Еще раз к вопросу о отсутствии рыцарства на Руси.
Подборка. Не моя. А то снова начнется "запутывание".
Мой только P.S.
В Европе, еще в незапамятные времена дворяне имели личные права, и земельные наделы которых их нельзя было лишить.
В Киевской Руси тоже были зачатки «благородных семейств» - «нарочитой чади», лучших людей местной родовой знати, но в русском языке и слово и понятие - «русский дворянин», означают человека не самостоятельного по определению.
Русский дворянин - это человек, имевший абсолютно не развитые права личности, его общественное положение определялось не имуществом и правами, закрепленными законом, а тем, что он нес службу, состоял при ком-то, то есть, находился в услужении (был слугой), - социально полностью завися от воли правителя.
Никакого реального юридического права на собственность и тем более на землю вне правителя на Руси не существовало. Точнее права существовали только на «бумажках» вроде Соборного уложения или Судебника, и весьма подробно описывали отношения по владению землей между холопами. К царю писанные им же законы не относились. Вот потому то Иван Грозно-Бесноватый играючись отбирал старинные боярские вотчины, передавая их нововыпеченным дворянам-опричникам.
У русской знати не было ни вассальных клятв, ни рыцарского кодекса чести, ни каких-либо договоров о правах и свободах (пусть самых малых), не говоря уже о низших сословиях, где было уже полное ущемление личности и ее духа.
Гарантии прав появляются только там, где отношения сторон строятся на договоре и там, где есть кому проследить за условиями исполнения договора.
По британской «Хартии вольности» - 100 самых знатных баронов королевства, ОБЯЗАНЫ были объявить войну королю, как только он нарушал хотя бы один из договорных пунктов хартии.
Интересно, что данное право на самозащиту от нарушителя договора подтвердил уже относительно народа к целому государству наиболее авторитетный католический мыслитель, деятель и философ, Фома Аквинский: "Тираническое правительство несправедливо, ибо оно стремится не к общему благу, а к частному благу того, кто правит: и поэтому восстание, поднимаемое против такого правительства, не имеет мятежного характера".
Т.е. впервые «право на восстание» отраженное сегодня в 21-м веке и в «Декларация прав человека» выработанным снова не в России а на Западе впервые сформулировала не православная а именно католическая церковь.
Точно такие идеи, наиболее радикально были выражены в французской "Декларации прав" 1793 г. Именно там содержался знаменитый "тридцать пятый пункт о ПРАВЕ на восстание :
«..Когда правительство нарушает права народа, восстание для народа и для каждой его части есть его священнейшее право и неотложнейшая обязанность».
И американская «Декларация независимости», вообще лежащая в 21-м веке в основе общепринятого в мире демократического стандарта говорит: "Но когда длинный ряд злоупотреблений и узурпаций, неизменно преследующих одну и ту же цель, обнаруживает намерение предать этот народ во власть неограниченного деспотизма, то он не только имеет право, но и обязан свергнуть такое правительство и на будущее время вверить свою безопасность другой охране".
Естественно о таких правах на Руси и помыслить не могли. Царь на Руси был живым языческим богом.
У русских - дворянин это наместник, посадник, то есть человек, которого в любой момент могу сместить, если он не будет всячески потакать «хозяину» в качестве которого выступает любой живой божок от царя до генсека.
В любом человеке полностью и целиком зависящем от произвола правителя непроизвольно начинает проявляться, развиваться и накапливаться - «комплекс раба».
Общественное положение порождает общественную психологию, и когда дети рабов или если хотите «слуг» учились «выживанию» на «не лучшем» примере старших, рабская психология откладывалась на весь «российский менталитет».
В Европе все было несколько не так, там было и есть слово, пришедшее еще из Римской империи, это слово -«gen» (гены, генетика - передача наследственных признаков), и однокоренные от него «gens, gentis» и если сначала «gentilis» это соплеменник - сородич, то позже это уже - «родовитый и благовоспитанный».
«Gentilhomme" - во французском языке это - <дворянин», а вот в английском «gentleman» - это уже человек имеющий происхождение, чьи предки были известными и благородными.
Кроме того, существовало еще и слово «noble» (ноубл) - благородный или дворянин, но это все в Европе, у нас же, к несчастью, возникли лишь однокоренные слова - дворянин, дворня и дворник, от которых благородством, как-то не веет.
В Европе, дворяне - это нобилитет, лучшие люди, чьи предки занимали престижные места в обществе. Даже в Польше (ближайшем к Европе славянском государстве), уже был закон об общем согласии - «либирум вето» (отголоски Римской демократии), было право на конфедерацию - коалицию против единоличной верховной власти и право на восстание (рокош) против угнетения и несоблюдения прав (законов, договоров).
Сейм в Польше уже становился основным органом власти, стоящим выше короля. Самый мелкий шляхтич имел личные права, с которыми были вынуждены считаться и король и магнаты, - он не был рабом и холуем в отличие от русской знати.
То же и в Литве. Литовские статуты - сборник законов Великого княжества Литовского, уже в незапамятные времена, начали проводить отток реальной власти от великого князя к «шляхте» - определяя независимость, самостоятельность все большего числа людей, наделяя их правами личности.
Рыцарство, шляхтичество - стали символом людей имеющих набор рыцарских качеств, привилегий, прав и владельцев, не отторгаемых земель.
В России скопировав название «шляхетский» (Сухопутный и морской шляхетские корпуса), истинного смысла слова «шляхта» так и не поняли.
Все эти процессы становления «личности» пошли еще от Римской демократии и Римского права, а когда Римская империя исчезла, она частично ассимилировав, захватившие ее племена гуннов, галлов, вестготов, то есть будущих европейцев, «априори» вложила в их сознание ростки уважения к каждой личности и ее правам.
Эти же европейцы потом заселяли и США и Канаду, развивая уже присущие им парламентаризм, демократические принципы и принципы свободы личности. Европейцам в лучшем смысле этого слова принадлежит Декларация Прав Человека, где ясно сказано, что все мы рождаемся равными и должны поступать в отношении друг друга в духе братства:
В Европе были, есть и постоянно развиваются понятия главенства закона, договора, клятвы и святость их соблюдения, у нас же по указанным выше причинам мы имеем правовой нигилизм, рабскую ментальность («:из грязи в князи» и на оборот), в чем и есть корень зла.
Московский же государь, был вотчинником, «хозяином земли русской» (так называли еще Николая II). Он же был преемником и ханов-завоевателей и императоров византийских.
Это слияние разнородных идей и средств власти создавало деспотизм если не единственный, то редкий в истории. Московский царь царствовал над рабами и не чувствовал себя связанным законом. Как говорил Грозный, «жаловать есмя своих холопов вольны, а и казнить вольны же».
Восточный деспот, не связанный законом, связан традицией, особенно религиозной. Но в Москве Иван IV и впоследствии Петр показали, как мало традиция ограничивает самовластие московского царя. Церковь, которая больше всего содействовала росту и успехам царской власти, первая за это поплатилась. Митрополиты, назначаемые фактически царем, им же и свергались и даже умерщвлялись с величайшей легкостью. И в чисто церковных делах, как показала Никоновская реформа, воля царя была решающей.
Все сословия были прикреплены к московскому государству службой или тяглом.
Человек свободной профессии был явлением немыслимым в Москве - если не считать разбойников.
Древняя Русь знала свободных купцов и ремесленников. Теперь же все посадские люди были обязаны государству натуральными повинностями, жили в принудительной организации, перебрасываемые с места на место в зависимости от государственных нужд. Крепостная неволя крестьянства на Руси сделалась повсеместной в то самое время, когда она отмирала на Западе, и не переставала отягощаться до конца XVIII столетия, превратившись в чистое рабство.
Весь процесс исторического развития на Руси стал обратным западноевропейскому: это было развитие наоборот, от свободы к рабству.
Считают, что российское рабство диктовалось не капризом властителей, а новым национальным заданием: создания Империи на скудном экономическом базисе. Только крайним и всеобщим напряжением, железной дисциплиной, страшными жертвами могло существовать это нищее, варварское, бесконечно разрастающееся государство. Есть основания думать, что народ в XVI-XVII веках лучше понимал нужды и общее положение государства, чем в XVIII-XIX. Сознательно или бессознательно, он сделал свой выбор между национальным могуществом и свободой. Поэтому он несет ответственность за свою судьбу.
Но данное мнение не объясняет самого «скудного экономического базиса». Скудный базис возникает либо от недостатка территории и отсутствия на ней необходимых человеку природных богатств (чего на Руси не было), либо неумением или нежеланием эффективно трудиться.
Т.е. снова возникает вопрос что первично?
Рабство от бедности или бедность от рабства?
Или рабство от бедности, возникшей из-за отсутствия некоей авантюристической в хорошем смысле слова жилки, душевного непокоя, от некоей скудости и мертвенности сознания?
Вообще древнерусское государство переходило к феодализму не от рабовладельчества как Запад, а от древнего первобытнообщинного строя. Предшественником феодала здесь был не рабовладелец-латифундист, имевший хорошо организованное хозяйство, а бывший общинный староста, привыкший наживаться за счет всей общины.
Но с другой стороны, феодально зависимым продуцентом становился не бывший раб, совершенно лишенный средств производства, а свободный общинник, который владел земельным наделом, имел свое хозяйство, необходимые средства труда и т. д.
Однако на такое несомненное преимущество как «свобода общинника» почему-то привела на Руси к «скудному базису». Вероятнее всего, что даже труд «совершенно лишенного средств производства» на отработанных цивилизацией агрономических приемах, все равно эффективнее труда «свободного общинника» каменного века.
Без громких военных подвигов, без всякого воинского духа - в Москве угасла киевская поэзия военной доблести, -более потом, чем кровью, создал москвитянин свою чудовищную Империю. В этом «пассивном героизме», неисчерпаемой способности к жертвам была всегда главная сила русского солдата.
Мировоззрение русского человека упростилось до крайности; даже по сравнению со средневековьем - москвич примитивен. Он не рассуждает, он принимает на веру несколько догматов, на которых держится его нравственная и общественная жизнь. Но даже в религии есть нечто для него более важное, чем догмат. Обряд, периодическая повторяемость узаконенных жестов, поклонов, словесных формул связывают живую жизнь, не дают ей расползаться в хаос.
Христианство с искоренением мистических течений Заволжья превращается все более в религию священной материи: икон, мощей, святой воды, ладана, просвир и куличей. В своем обряде, как еврей в законе, москвич находит опору для жертвенного подвига. Обряд служит для конденсации моральных и социальных энергий.
Свобода для москвича - понятие отрицательное: синоним распущенности, бардака, безобразия.
Но никто не может оспаривать русскости «воли».
Воля же для московита есть прежде всего возможность жить, или пожить, по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. Воля по русски торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми.
Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля - всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо. Разбойник - это идеал московской воли, как Грозный - идеал царя.
Так как воля, подобно анархии, невозможна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе выражение в культуре пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщины, вина, разгула, самозабвенной страсти, - разбойничества, бунта и тирании.
Народ в Московии обожает царя. Нет и намека на политическую оппозицию ему, на стремление участвовать во власти или избавиться от власти царя.
Восстание Разина потрясло до основания все царство. Этот и многие другие бунты показывают, что тягота государственного бремени была непосильна: в частности, что крестьянство не примирилось - и никогда не примирялось - с крепостной неволей.
Когда становится невмочь, когда «чаша народного горя с краями полна», тогда народ разгибает спину: бьет, грабит, мстит своим притеснителям - пока сердце не отойдет; злоба утихнет, и вчерашний «вор» сам протягивает руки:: царским приставам: вяжите меня.
Бунт есть необходимый политический катарсис для московского самодержавия, исток застоявшихся, не поддающихся дисциплинированию сил и страстей.
Как в лесковском рассказе «Чертогон» суровый патриархальный купец должен раз в году перебеситься, «выгнать черта» в диком разгуле, так московский народ раз в столетие справляет свой праздник «дикой воли», после которой возвращается:. покорный, в свою тюрьму. Так было после Болотникова, Разина, Пугачева, Ленина.
Нетрудно видеть, что произошло бы в случае победы Разина или Пугачева. Старое боярство или дворянство было бы истреблено под корень; новая казачья опричнина заняла бы его место.
Положение крепостного народа ничуть не изменилось бы, как не изменилось бы и положение нового царя, с переменой династии. Ведь и Романовы вступили на престол при поддержке казаков и тушинцев.
Государственные инстинкты смутно жили в «вольном» казачестве. Народ мог только переменить царя, но не ограничить его.
Больше того, он не пожелал воспользоваться самоуправлением, которое предлагал ему царь, и испытывал как лишнее бремя участие в земских сборах, которые могли бы, при ином отношении народа к государственному делу, сделаться зерном русских представительных учреждений. Нет, государство - дело царское, а не народное.
Царю вся полнота власти, а боярам, придет пора, отольются народные слезы.
Вопреки марксистской схеме, не буржуазия была застрельщицей освобождения в России. Оставшись культурно в допетровской Руси, она была главной опорой реакции; вплоть до появления, в конце XIX века. нового типа русского предпринимателя, европейски образованного (фабриканта и банковского деятеля.
Носителем политического либерализма в России :. было дворянство.
Если не в массе своей, костной и малокультурной, то в европейски образованных верхушках долгое время именно дворянство представляло в России свободолюбие. Более того, в течение всего XVIII века и в начале XIX русские конституционалисты почти исключительно вельможи: члены Верховного тайного совета при Анне, граф Панин при Екатерине, при Александре - Мордвинов, Сперанский, кружок интимных друзей императора. Долгое время Швеция со своей аристократической конституцией вдохновляла русскую знать; потом пришла пора французских и английских политических идей.
Но пересадка политических убеждений - конечно, возможная (Турция, Япония) - гораздо труднее и опаснее, чем заимствование наук и искусств. Шляхетство того времени, в сущности, разделяет крестьянскую подозрительность к свободе господ. Вместо того чтобы утвердить ее для немногих (для вельмож) и потом бороться за ее расширение на все сословия, в пределе - на всю нацию, - единственно возможный исторический путь, - предпочитают рабство для всех.
Так велика власть Москвы в сознании культурных или полукультурных потомков опричного дворянства.
Драматизм российской политической ситуации в том, что политическая свобода в России может быть только привилегией дворянства и европеизированных слоев (интеллигенции). Народ в ней не нуждается, более того, ее боится, ибо видит в самодержавии лучшую защиту от притеснений господ. Точно также как в 21-м веке президент единственная защита от Дерипасок.
Освобождение крестьян само по себе не решало вопроса, ибо миллионы безграмотных, живущих в средневековом быте и сознании граждан не могли строить новую европеизированную Россию.
Политическая воля миллионов безграмотных, будь она только выражена, привела бы к ликвидации Петербурга (школ, больниц, агрономии, фабрик и т. н.) и к возвращению в старую замшелую Москву.
Прикосновение «московской души» к западной культуре практически всегда опережает положительные плоды такого воспитания и оборачивается нигилизмом и «русской волей».
О «хулиганстве» в деревне заговорили с началом столетия. Учитель делается первым объектом дерзких шуток, интеллигенция как класс - объектом ненависти.
Все новейшее развитие России представляется опасным бегом на скорость: что упредит - освободительная европеизация или московский бунт, который затопит и смоет молодую свободу волной гнева «масс», таких же темных как и 300 лет назад но вооруженных иностранными мобильными телефонами?
За «московским символом веры» всегда легко различаются две основные традиции: острый национализм, оборачивающийся ненавистью ко всем инородцам - евреям, американцам, и т.д., и столь же острая ненависть к интеллигентам, в самом широком смысле слова, объединяющем все классы России.
Ненависть к западному просвещению на Руси всегда сливалась с классовой ненавистью к барину, дворянину, капиталисту, к чиновнику - ко всему средостению между надежей царем и народом.
Русская «революция» начала 20-го века пережила огромную эволюцию, проделала немало зигзагов, сменила немало вождей.
Но одно в ней осталось неизменным: постоянное, из года в год, умаление и удушение свободы.
Казалось, что дальше ленинской тоталитарной диктатуры идти некуда. Но еще при Ленине меньшевики вели легальную борьбу в Советах существовала свобода политической дискуссии в партии, литература, искусство мало страдали.
Об этом так странно вспоминать теперь. Дело не в том, конечно, что Ленин, в отличие от Сталина, был другом свободы. Но для человека, дышавшего воздухом XIX века, хотя и в меньшей степени, чем для русского самодержца, существовали какие-то неписаные границы деспотизма, хотя бы в виде привычек, стеснений, ингибиций.
Их приходилось преодолевать шаг за шагом. Так и до сих пор в тоталитарных режимах, введя пытку, еще не дошли - до квалифицированных публичных казней.
Иностранцы, посещающие Россию через промежуток нескольких лет после революции , отмечали сгущение неволи в последних, убежищах вольного творчества - в театре, в музыке, в синематографе.
В то время как русская эмиграция ликовала по поводу национального перерождения большевиков, Россия переживала один из самых страшных этапов своей Голгофы.
Миллионы замученных жертв отмечают новый поворот диктаторского руля.
Второе, и еще более грозное явление. По мере убыли свободы прекращается и борьба за нее.
С тех пор как замерли отголоски гражданской войны, свобода исчезла из программы оппозиционных движений - пока эти движения еще существовали.
У «советских людей» не замечается тоски по свободе, радости дышать ею.
Большинство даже болезненно ощущает свободу западного мира как беспорядок, хаос, анархию.
Их неприятно удивляет хаос мнений на столбцах прессы: разве истина не одна?
Их шокирует свобода рабочих, стачки, легкий темп труда. «У нас мы прогнали миллионы через концлагеря, чтобы научить их работать» - такова реакция советского инженера при знакомстве с беспорядками на американских заводах; а ведь он сам от станка - сын рабочего или крестьянина.
В России ценят дисциплину и принуждение и не верят в значение личного почина - не только партия не верит, но и вся огромная ею созданная новая интеллигенция.
Русская революция была еще невиданной в истории мясорубкой, сквозь которую были пропущены десятки миллионов людей. Громадное большинство жертв, как и во французской революции, пало на долю народа. Далеко не вся интеллигенция была истреблена; технически необходимые кадры были отчасти сохранены.
Но как ни слепо подчас действовала машина террора, она поражала, бесспорно, прежде всего элементы, представлявшие, хотя бы только морально, сопротивление тоталитарному режиму: либералов, социалистов, людей твердых убеждений или критической мысли, просто независимых людей.
Погибла не только старая интеллигенция, в смысле ордена свободолюбия и народолюбия, но и широкая народная интеллигенция, ею порожденная.
Говоря точнее, произошел отбор.
Народная интеллигенция раскололась - одна влилась в ряды коммунистической партии, другая (эсеро-меньшевистская) истреблена. Интеллигенция просто - большевизмом не соблазнилась.
Но те в ее рядах, кто не пожелал погибнуть или покинуть родину, должны были за годы неслыханных унижений убить в себе самое чувство свободы, самую потребность в ней: иначе жизнь была бы просто невыносимой.
Они превратились в «техников», живущих своим любимым делом, но уже вполне обездушенным.
Писателю все равно, о чем писать, он может принять любой социальный заказ. Историк получает свои схемы готовыми из каких-то комитетов: ему остается трудолюбиво и компетентно вышивать узоры...
В итоге не будет преувеличением сказать, что вся созданная за двести лет Империи свободолюбивая формация русской интеллигенции исчезла без остатка.
И вот тогда-то под нею проступила московская тоталитарная целина.
Новый советский человек был вовсе не вылеплен в марксистской школе, а просто вылез на свет Божий из Московского царства, слегка приобретя марксистский лоск.
Посмотрим на поколение Октября. Их деды жили в крепостном праве, их отцы пороли самих себя в волостных судах. Сами они ходили 9 января к Зимнему дворцу и перенесли весь комплекс врожденных монархических чувств на новых красных вождей.
Вглядимся в черты советского человека -того, который жив, а не смят под ногами, на дне колхозов и фабрик, в черте концлагерей.
Он очень крепок, физически и душевно, очень целен и прост, ценит практический опыт и знания. Он предан власти, которая подняла его из грязи и сделала ответственным хозяином:. над жизнью сограждан.
Он очень честолюбив и довольно черств к страданиям ближнего - необходимое условие советской карьеры.
Но он готов заморить себя за работой, и его высшее честолюбие - отдать свою жизнь за коллектив: партию или родину, смотря по временам. Не узнаем ли мы во всем этом служилого человека XVI века?
Напрашиваются и другие исторические аналогии: сподвижник Петра, но без фанатического западничества, без национального самоотречения, служака времен Николая I, но без гуманности христианского и европейского воспитания.
«Совок» это просто старинный москвич гордый национальным сознанием, его страна единственно православная:или единственно социалистическая - первая в мире: третий Рим.
Он с презрением смотрит на остальной, то есть западный мир; не знает его, не любит и боится его.
И, как встарь, душа его открыта Востоку.
Ирак и Иран ближе Польши.
Многочисленные «орды», впервые приобщающиеся к цивилизации, снова вливаются в ряды русского культурного слоя, вторично ориентализируя его.
Может показаться странным говорить о московском типе в применении к динамизму современной России. Д
Да, это Москва!, пришедшая в движение, с ее тяжестью, но без ее косности. Однако это движение идет по линии внешнего строительства, преимущественно технического.
Ни сердце, ни мысль не взволнованы глубоко; нет и в помине того, что мы, русские, называем странничеством, а французы - inquietude. За внешним бурным (почти всегда как бы военным) движением:..обычный внутренний невозмутимый покой старой печной Московии.
Мы следим за эволюцией «совка».
Мы с радостью, граничащей с умилением, наблюдаем, как на маске железного большевистского робота 20-х годов постепенно проступают черты человеческого лица.
Но интересно, что все-таки советский человек, хотя бы с наганом в руках, был человек.
И ему свойственны были, вероятно и тогда, когда они считались запретными. и дружба, и любовь к женщине, и даже любовь к родине.
А что теперь?
Завершится ли сегодняшняя эволюция «совка» возрождением свободы?
Только в общении с Западом Россия времен Империи заразилась этим идеалом и стала перестраивать свою жизнь в согласии с ним. Отсюда как будто следует, что если тоталитарный труп может быть воскрешен к свободе, то живой воды придется опять искать на Западе.
Ну а пока естественно, хотя бы по капле в день выдавливать из себя раба и «азиатчину», в смысле - «холопства», «быдлости».
До тех пор пока этого не сделано, или хотя бы честно не признано никакого счастливого будущего у нас быть не может априори же.
Р.S.
В заключении объективности ради интересно привести произведение юного дарования
http://www.moskvam.ru/2004/12/hachaturov.htm
под ярким названием «Кому выдавливать из себя раба».
В данном произведении четко и с фактами:
доказывается, что русский крестьянин никогда не знал никакого рабства
, а жил счастливой жизнью
вполне свободного человека а не замученным крестьянином Западной Европы.
В заключение юное дарование с возмущением вопрошает:
:Кому этим (т.е. выдавливанием раба) действительно следовало бы заняться, так это российским западникам!
Вот у кого действительно рабская психология. Они не знают ни русской, ни западной истории. Но, глядя на Запад, постоянно надевают розовые очки, а глядя на Россию - черные. Они находятся в том самом духовном плену, о котором писал Тютчев. Вдобавок они пытаются навязать этот плен, этот рабский комплекс неполноценности всем нам. Удастся ли?...
Черт его знает:удастся ли:
Вопрос конечно интересный, однако прежде чем на него отвечать неплохо бы себя спросить, а откуда от прекрасной жизни «свободного русского человека» взялся «скудный базис»? Куда делся произведенный «свободным человеком» продукт труда? Отчего самая богатая природными ресурсами на планете страна занимает последние строчки в любом рейтинге социального и экономического развития? Отчего в стране «свободных людей» случилась революция 1917 г? Кто виноват?
Российский западник-предатель "нашего всего"?
Русские морозы:
: или просто неудачная фаза Луны?
.
